Сочинения Н В Гоголя, найденные после его смерти; - Страница 5

Чичиков, приехавший к генералу, почувствовал и уваженье и робость.

"Наклоня почтительно голову набок и расставив руки на отлет, как бы готовился приподнять ими поднос с чашками, он изумительно ловко нагнулся всем корпусом и сказал: "Счел долгом представиться вашему превосходительству. Питая уваженье к доблестям мужей, спасавших отечество на бранном поле, счел долгом представиться лично вашему превосходительству".

"Генералу, как видно, не не понравился такой приступ. Сделавши весьма благосклонное движенье головою, он сказал: "Весьма рад познакомиться. Милости просим садиться. Вы где служили?"

- Поприще службы моей, - сказал Чичиков, садясь в кресла не на середине, но наискось и ухватившись рукою за ручку кресел, - началось в Казенной Палате, ваше превосходительство. Дальнейшее же теченье оной совершал по разным местам: был и в Надворном Суде, и в Комиссии Строений, и в Таможне. Жизнь мою можно уподобить как бы судну среди волн, ваше превосходительство. Терпеньем, можно сказать, повит, спеленан, и будучи, так сказать, сам одно олицетворенное терпенье... А что было от врагов, покушавшихся на самую жизнь, так это ни слова, ни краски, ни самая даже кисть не сумеет того передать... Так что на склоне жизни своей ищу только уголка, где бы провесть остаток дней. Приостановился же покуда у близкого соседа вашего превосходительства...

- У кого же?

- У Тентетникова, ваше превосходительство.

Генерал поморщился.

- Он, ваше превосходительство, весьма раскаивается в том, что не оказал должного уважения...

- К чему?

- К заслугам вашего превосходительства. Не находит слов... Говорит, если б я только мог перед его превосходительством чем-нибудь... потому что точно, говорит, умею ценить мужей, спасавших отечество, говорит.

- Помилуйте, что ж он? Да ведь я не сержусь, - сказал смягченный генерал. - В душе моей я искренно полюбил его и уверен, что со временем он будет преполезный человек.

- Совершенно справедливо изволили выразиться, ваше превосходительство: истинно преполезный человек может быть, и с даром слова, и владеет пером...

- Но пишет, чай, пустяки какие-нибудь, стишки.

- Нет, ваше превосходительство, не пустяки... он что-то дельное пишет... историю, ваше превосходительство.

- Историю? О чем историю?

- Историю... - тут Чичиков остановился. И оттого ли, что перед ним сидел генерал, или просто, чтоб придать более важности предмету, прибавил: Историю о генералах, ваше превосходительство.

- Как о генералах? О каких генералах?

- Вообще о генералах, ваше превосходительство, в общности. То есть, говоря собственно, об отечественных генералах.

Чичиков совершенно спутался и потерялся; чуть не плюнул сам и мысленно сказал себе: "Господи, что за вздор такой несу!"

- Извините, я не очень понимаю... Что ж это выходит, историю какого-нибудь времени, или отдельные биографии, и притом всех ли, или только участвовавших в 12-м году?

- Точно так, ваше превосходительство, участвовавших в 12-м году.

Проговоривши это, он подумал в себе: "Хоть убей, не понимаю!"

- Так что ж он ко мне не приедет? Я бы мог собрать ему весьма много любопытных материалов.

- Робеет, ваше превосходительство.

- Какой вздор! Из-за какого-нибудь пустого слова... Да я совсем не такой человек. Я, пожалуй, к нему сам готов приехать.

- Он к тому не допустит, он сам приедет, - сказал Чичиков, оправясь совершенно, ободрился и подумал: "Экая оказия! Как генералы пришлись кстати, а ведь язык взболтнул сдуру!" (стр. 58, 59, 60 и 61 второй части "Мертвых душ").

Может ли что-нибудь быть с более живым юмором по содержанию и художественнее выполнено, как эта сцена?.. Тут входит дочь генерала, Улинька, предмет любви Тентетникова, и, как можно подозревать, та чудная славянская дева, которая была обещана автором в первой части "Мертвых душ" и за которую, признаться, я тогда еще опасался, не потому, чтоб невозможно было вывесть прекрасной славянки - она уж есть у нас в лице Татьяны Пушкина{537}, но считал это вне средств Гоголя. Опасения мои сбылись в самых громадных размерах: он как бы сразу теряет творческую силу и впадает в самый неестественный, фальшивый тон:

"В кабинете послышался шорох; ореховая дверь резного шкафа отворилась сама собою, и на отворившейся обратной половинке ее, ухватившись рукой за медную ручку замка, явилась живая фигурка. Если бы в темной комнате вдруг вспыхнула прозрачная картина, освещенная сильно сзади лампами, она бы так не поразила внезапностью своего явления. Видно было, что она взошла с тем, чтобы что-то сказать, но увидела незнакомого человека. С нею вместе, казалось, влетел солнечный луч, и как будто рассмеялся нахмурившийся кабинет генерала. Пряма и легка, как стрела, она как бы возвышалась над всем своим полом; но это было обольщенье. Она была вовсе невысока ростом. Происходило это от необыкновенного соотношения между собою всех частей ее тела. Платье сидело на ней так, что, казалось, лучшие швеи совещались между собою, как бы убрать ее. Но это было также обольщенье. Оделась она как будто бы сама собой; в двух, трех местах схватила, и то кое-как, неизрезанный кусок одноцветной ткани, и он уже собрался и расположился вокруг нее в таких сборках и складках, что ваятель сейчас же перенес бы их на мрамор. Все барышни, одетые по моде, показались бы перед ней чем-то обыкновенным" (стр. 61 и 62 второй части "Мертвых душ").

Описание это, по моему мнению, ниже самых напыщенных описаний великосветских героинь Марлинского, потому что там по крайней мере видно больше знания дела и, наконец, положено много остроумия. Тон речи этой восемнадцатилетней девушки превосходит своею фальшивостью самое описание. "Он плутоват, гадковат", - говорит она об одном Вишнепокромове, или следующим образом возражает отцу: "Я не понимаю, отец, как с добрейшей душой, какая у тебя есть, и с таким редким сердцем ты будешь принимать этого человека, который, как небо от земли, от тебя". Грустней всего, что эти ошибки великого мастера не могут быть извинены недоконченностью в отделке, или какими-нибудь пропусками, а напротив, ясно видно, что все это сделано с умыслом, обдуманно, с целью поразить читателя, и в то же время без всякого эстетического чутья. Неприятность впечатления этого фальшиво выполненного лица снова выкупается в дальнейшей сцене генералом и развернувшимся, но постоянно верным самому себе Чичиковым, в котором можно разве только укорить автора за анекдот о черненьких и беленьких{538}. Видимо, что анекдот этот подслушан у рассказчика, придавшего мастерством рассказа самому анекдоту значение, которого в нем нет. Поставлен он с понятною целью вызвать от генерала несколько честных и энергических замечаний на счет взяток; но для этого следовало бы взять более резкий и типичный случай, которых много ходит в устных рассказах.